В настоящее время, когда факсимиле Радзивиловской летописи (БАН.34.5.30) наконец увидело свет[1], появилась реальная возможность изучения конкретных сюжетов, связанных с созданием уникального памятника, кодикологических и художественных его особенностей, значения в целом для истории русской культуры. Из всех возможных аспектов исследования рукописи мы остановимся лишь на одном, а именно: где и когда мог быть изготовлен список Радзивиловской летописи (далее: Р.Л.). Последний вопрос не вызывает у исследователей сомнения: тип полууставного письма и филиграней позволяют почти без колебаний датировать рукопись 90-ми гг. XV столетия. Сложнее обстоит дело с определением места создания летописи.

Как нам уже приходилось писать в предисловии к факсимильному изданию, исследователи называли следующие города, где мог быть изготовлен список XV в.: Смоленск, Новгород, Тверь, Москва. Уже при чтении корректур мы обратили внимание на неадекватность текста Р.Л. чтениям в других летописях при изложении рассказа в "Повести временных лет" под 862 г. о призвании трех братьев "из варяг" на княжение в Руси. Миниатюра № 15 (л. 8 об.) должна изображать Рюрика в Ладоге (ср. ниже, с. 382), Синеуса на Белоозере и Трувора в Изборске. При этом только в Р.Л. писец, имя которого остается неизвестным, внес изменение в текст летописи, важное для исследуемого вопроса. Он опустил в данной фразе имя князя "Синеус", а вместо этого написал "сиде оу нас". Позднее, вероятнее всего, при снятии Петровской копии в 1713 г. (БАН. 31.7.22), другой писец (возможно, более осведомленный) вставил сверху над словами "сиде оу нас" - "Синеус".

Таким образом фраза "а другий, Синеус, сиде оу нас на Белеозере" уже без исправлений вошла в Петровскую копию 1713 г. Однако первым, кто заметил особое чтение текста Р.Л. под 862 г., был акад. А. А. Шахматов. В статье 1904 г., исследуя рассказ о призвании варяжских князей на Русь, он писал: "...не подлежит сомнению", что в основе сказания о варягах "лежат не выдумки, не ученые истории, а народные предания". В другом контексте той же статьи ученый вернулся к интересующему нас тексту и осторожно заметил: "Не напрасно, по-видимому, явилось чтение Радзивиловского списка "другий сиде оу нас на Белеозере". Акцентируя внимание на варяжском князе Синеусе, Шахматов пишет, что "еще важнее свидетельство одного небольшого летописца XVI в.", который принадлежал Кирилло-Белозерскому монастырю, а в начале XX в. хранился в Археографической комиссии. В этом летописце сказано, что Синеус сидел "у нас" на Кистеме (Кистема - значительный центр Белозерья) и, как сообщают другие источники, был якобы похоронен в кургане Белозерска.[2] В 1913 г. акад. Шахматов посвятил вопросу о месте происхождения летописи особую статью.[3]
В ней он обобщил свои наблюдения над лингвистическими особенностями списка Р.Л. в 15 пунктах. Видимо, одновременно он поручил своему ученику-дипломанту В. М. Ганцову продолжить исследование с тем, чтобы увериться в предположениях о западнорусском происхождении списка. Поручая Ганцову конкретное исследование, Шахматов, вероятно, руководствовался двумя целями: иметь более веские доказательства своих предположений, с одной стороны, и определить исследовательские возможности своего ученика - с другой. Статья Ганцова, который позднее отошел от занятий Р.Л, была опубликована уже после смерти А. А. Шахматова - в 1927 г. В ней Ганцов дополнил наблюдения учителя о языковых особенностях летописи своими примерами и фактически присоединился к выводам Шахматова о месте создания списка.[4]

Между тем у самого Шахматова полной уверенности в западнорусском происхождении рукописи не было. Наблюдения ученого в результате изучения летописания позволили ему констатировать следующие положения: "На основании всех данных казалось бы возможным признать, - писал он, - Радзивиловский список белорусским памятником. Но этому препятствует то, что здесь находятся типичные великорусизмы, из которых некоторые едва ли могут быть возведены к оригиналу нашего списка". Наличие в одном списке "скрещения" в тексте летописи белорусских лингвистических особенностей с великорусскими заставило Шахматова быть крайне осторожным в выводах. Ученый сделал компромиссное заключение: Радзивиловский список "составлен в области, пограничной между обоими наречиями". Учитывая, однако, что протограф Р.Л. и Московско-Академической, по мнению Шахматова и последующих исследователей, был иллюстрированным, а Московско-Академическая летопись имеет также некоторые западнорусские особенности (например, есмо, за ся, до Переяславля, и, напротив, меня, тебя, себя вместо белорусизмов мене, тебе, себе, при этом единого себя - 47 случаев, от меня - 43, хочем тебя - л. 175 об., межы собя - л. 83 об, за себя - л. 42 об.), Шахматов заключает свою статью таким образом: "Следовательно, иллюстрированный оригинал был изготовлен в Западной Руси и, согласно предыдущему, вероятнее всего, в Смоленске".[5] Позднее Ганцов, приведя целый ряд звуковых, морфологических и синтаксических особенностей Р. списка, сделал тот же вывод, определив памятник как западнорусский. При этом, как и Шахматов, он не мог не отметить великорусские особенности:

1) окончание -ой в именительном падеже прилагательных мужского рода единственного числа;

2) сочетания ро, ре вместо белорусских ры (pu);

3) местоименные формы меня, тебя, себя и т. д.

Подводя итог своим наблюдениям, Ганцов писал: "Первая из этих особенностей, отмеченная в памятнике лишь в трех случаях, могла бы быть сводима к оригиналу Радзивиловского списка, но едва ли все они могут быть объяснены заимствованием из оригинала. Взятые вместе, они свидетельствуют о несомненном великорусском влиянии в языке исследуемого списка". Однако вывод, сделанный Шахматовым и Ганцовым, не может считаться доказанным или, как полагает Д. С. Лихачев в своей первой книге о летописях, "абсолютно достоверным". Думается, Смоленск не вполне обоснованно был назван местом создания Р.Л. Как известно, этот город с 1404 по 1514 г. входил в состав Великого княжества Литовского. И если предположить, что список Р.Л. был создан в Смоленске почти одновременно с летописью Авраамки (1495) "при державе великаго князя Александра изволением Божием и повелением <...> епископа Смоленъскаго Иосифа...", вероятно, текст летописи претерпел бы некоторые изменения, как это случилось с летописью Авраамки. Авраамка для ранней русской истории использовал новгородские, а возможно, и псковские летописи, но, как замечают А. А. Шахматов и Д. С. Лихачев, "вместо краткого извлечения из Новгородской пятой, содержащей зародыш смоленского летописания, в Виленском списке помещена обширная "Летопись великих князей литовских" и сделаны некоторые другие изменения".[6] Факт примечательный для выявления условий формирования текста. В своей последней книге, изданной посмертно в 1938 г., Шахматов отмечает, что Московско-Академический список с точки зрения языка оказывается исправнее Радзивиловского на всем своем протяжении.[7]

Это понятно и неудивительно: хотя оба списка восходят к одному протографу, но их копирование происходило с разными целями, в разных местах и разными писцами. Известно, что Московско-Академический список принадлежал Троице-Сергиевой лавре и, вероятно, именно там был переписан с протографа, созданного во Владимире в